Анатолий Ким - Будем кроткими как дети [сборник]

Теперь не могло быть такого, чтобы родитель, почему- либо лишенный возможности видеть, осязать свое дитя, пропадал бы от своеобразного, ни с чем не сравнимого сумасшествия, когда ему то и дело чудится, что за дверью гостиницы, скажем, прозвенел знакомый голосок, и сердце родительское подпрыгнет в груди и будет долго еще прыгать и бесноваться, невзирая на увещевания давно успокоившегося разума: не может твой отпрыск быть здесь, когда он должен быть сейчас т а м… Родители, когда охватывала их тоска по ребенку, шли в первые попавшиеся ясли, брали на руки того, кто им нравился, и ласкали дитя, словно свое собственное. А когда, состарившись, они видели на улицах и площадях города подростков, юношей и девушек, в душе у стариков к каждому из них пробуждалось теплое чувство: ведь могло быть, что любой из них окажется их кровным ребенком или внуком. Благодаря всем этим изменениям в скором времени семей- но-квартирная система разделения жилищ в «Сарымском хрустале» стала совершенно бессмысленной. Навсегда исчезла необходимость зятю жить под одной крышей с тещей, пахнущей прогорклой пудрой, а невестке — воевать со свекровью, чтобы выжить ее из собственной квартиры в дом престарелых. Поначалу квартиры держались, и было кое-какое личное имущество, потом, когда дети разлетелись и затерялись в своей республике на нижних этажах (все детские учреждения были переведены в нижние секции дома, поближе к земле), пустующие комнаты квартир стали занимать, спросись вежливо или вовсе без спросу, веселые молодые парочки. И скучающие большего времени квартиры вовсе перестали числиться за кем-либо, и люди, освобожденные от бремени домашнего хозяева квартир не только не протестовали и не кричали «караул», а нежно их приветствовали. По истечении еще хозяйства, вели развеселый кочевой образ жизни, переходя с места на место, ночуя в том помещении, которое оказывалось свободным. Уходя потом, не оставляли после себя свинарника, а все прибирали, меняли белье, взяв его из автоматического пункта выдачи одежды и домашней утвари.

Поначалу, когда повернуло к распадению древнего организма семьи и начала утверждаться все большая свобода нравов, блюстители их и педагоги встревожились, опасаясь морального разложения и половой разнузданности, но все оказалось гораздо безопаснее. Навсегда освобожденные от забот добывать жилье, одежду и пищу (питались в круглосуточно действующих пунктах питания, где в едином комплексе располагались продуктовые склады, кухни, залы принятия пищи и моечные автоматы; каждый смог изготовить пищу сам или питаться за счет трудов и искусства многочисленных поваров-любителей из числа пожилых женщин) — освобожденные от взаимного семейного рабства, не знающие тоски и страха перед будущим, люди поздоровели душою и перестали проявлять столь жестокую озабоченность насчет балалайки и волынки. (ПометкаТянигина: «Что это значит?») Женщина стала более гордой и менее доступной, потому что теперь ее нельзя было ни купить, ни заманить, ни надуть, ни уговорить, посулив роскошные наряды, а надо было, по крайней мере, прежде всего догнать, а потом удержать и долго уговаривать и клясться, что она прекраснее всех… Это равно касалось особ, находящихся как в вольном брачном союзе, так и вне союза. Теперь женщина более всего доверяла своему тонкому поэтическому чутью: почти все женщины писали стихи, и если стихи не шли у них, понимали, что пора зачинать ребенка. Деторождение, таким образом, шло у них наравне с творчеством — или наоборот, — что было вполне справедливо и мудро. Во всем городе не было ни одной женщины, которая считала бы себя уродливой или жалкой, — наоборот; ибо здоровая женщина, способная родить ребенка и написать стихи, всегда красива. А такое самоощущение женщин привело к тому, что не стало нужды в предметах роскоши, побрякушках, висюльках, перетяжках, поддержках и прочем, каждая' женщина старалась подчеркнуть свою индивидуальность, помня, что только сама она есть для себя эталон красоты. (Знак «!», поставленный Т я н и г и н ы м.)

К трудобой деятельности начинали подготавливать с самого раннего детства, но основное внимание уделяли в школах изучению начал философии, этики, эстетики, литературы, математики, биологии, психологии, химии, астрономии, географии Земли и пению. По завершении среднего образования молодым людям предоставлялась полная неограниченная свобода искать и выбирать для себя жизненное поприще. Юноши и девушки могли посещать любые лекции в любых университетах и институтах, никто их не записывал в число студентов и не исключал, не проверял усвоенных знаний, не ловил, не топил, не гонял, а экзамены сдавались и принимались только по заявлению учащегося и с единственной целью выявить, годится ли он называться специалистом по той отрасли, которой решил посвятить сознательную жизнь. На основании этого единственного экзамена выдавалось удостоверение специалиста (если, конечно, авторитетная комиссия выявляла несомненность его знаний), и не бывало случая, чтобы экзаменующийся заваливался, потому что каждый приходил к испытанию только, когда бывал полностью подготовлен, а не надеялся на шпаргалку или на авось. Высшее образование стремились получить не потому, что это было выгодно, модно или шикарно, а только потому, что в душе было желание, а в голове место для помещения научных знаний. (Пометка Тянигин а: «Преобразование системы образования по Турину. Гм»…) У кого же ни того и ни другого не было, тот мог искать свое призвание где хочешь и сколько хочешь, свободно путешествуя по миру, пробуя себя в одном деле, в другом, а то и вовсе ничего не делая и лишь приглядываясь издали. Так могло продолжаться хоть до старости, но обычно к зрелым годам каждый обязательно находил дело, которое безошибочно мог считать своим призванием и которому он со всей радостью отдавал себя. (Пометка Тянигин а: «Преобразование системы труда?») Хорошая философская и этическая подготовка позволяла им очень рано усвоить мысль о подлинном равенстве всех существ, рожденных под солнцем, и потому никто не чувствовал себя обиженным или ущемленным, находясь на своем месте. Все ясно понимали, что бессмертное и вечное может существовать только потому, что существуют они, не вечные и не бессмертные, — но Счастье Всеобщее зависит полностью от их собственного счастья. Поэтому каждый жил, как бы неся в душе непреклонное обязательство стать счастливым. И результат всякой, пусть недолгой, человеческой деятельности был наивысшим: обеды в столовых вкусны, платья сшиты прекрасно, книги написаны умно и интересно, добыча охотников велика, урожаи на искусственных полях максимальны, механические тротуары, лифты, эскалаторы «Сарымского хрусталя» чисто выметены — дворниками и уборщиками становились непрофессиональные философы (Знак «?»), и все это делалось живыми руками граждан «Сарымского хрусталя», а не пресловутыми электронными роботами. Кстати, насчет роботов опять-таки ошиблись фантасты.

Придумывая эти механические чудища, писатели проявляли ущербность своей фантазии и порочность натуры (сие относится к писателям буржуазного мышления и мировоззрения), ибо мечтою о механической прислуге они пытались разрешить существовавшее в обществе противоречие, по которому одни шикуют и купаются в роскоши, а другие убирают за ними дерьмо. Называя нежными именами порождения своей тайно подгнившей совести, фантасты надеялись подобным механическим способом зауздать свою совесть и оправдать свое свинство, но вышло не по-ихнему. Их со всеми фантазиями поели червяки, а новые граждане «Сарымского хрусталя» обходились без всяких роботов или других лакеев. Они были приучены к мысли, что каждый должен обслуживать себя сам, и находили большое удовольствие в том, чтобы приготовить себе обед или собственноручно вышить болгарским крестиком чехол для балалайки. (Пометка Тянигин а: «Гульфик?»)

Подобная простота быта исходила из глубоко обоснованного жизнеотношения каждого, суть же его заключалась в том, что люди сознательно не должны были стремиться к той цивилизации, которая создавала бы тягостную усложненность внешней жизни. В основу новой доктрины положен был пример великого Сократа, который, как известно, ходил босиком, в одной полотняной рубахе и говорил, что здоровое чувство голода — лучшая приправа к еде. Человеку, оказалось, не очень-то много нужно, чтобы чувствозать себя вполне счастливым. И более того: чем меньше потребностей, тем вольготнее! Ведь что бы там ни было, а физика человека по-прежнему была

весьма несложная: что-то вроде мясорубки: сверху запускается, снизу выходит. Гораздо больше зависело от того, каким он стал внутри своего сознания.

Уже побывали ракетные поезда и на Марсе, и на Венере, но там оказалось пусто и грустно и гораздо хуже, чем на зеленой родной Земле. И теперь туда ездили только спортсмены-любители, барды и менестрели с гитарами и бородами, чтобы полюбоваться своей собственной волосатой мужественностью и выносливостью, как это делали когда-то покорители горных вершин и скалолазы на Земле. А насчет путешествий в другие звездные миры и галактики, вернувшись откуда ты все еще будешь молодым, а на Земле уже прошло, оказывается, сто лет, и все твои современники перемерли, — насчет этих идей, обуревавших иных фантастов, многие умы и высказались, что здесь налицо какая-то новая разновидность странной мистики.